Почему европа стала европой. Почему евросоюз разочаровывает восточную европу

В прошлый раз мы смогли понять, что единственный ключ к экономическому росту - институты. Но про сами институты толком поговорить не успели. Мы про них, наверное, всё-таки поговорим, но потом. А сегодня заявленная тема - почему Европа стала Европой.

Это действительно непростой вопрос. Китай в 11-м веке выплавля стали больше, чем вся Европа в начале 18-го. Китайцы массово перешли на бумажные деньги, начали использовать гребное колесо, морские мины, нефтяные скважины, сейсмограф, компас за много столетий до европейцев. В 15-м веке в Китае был построен гигантский канал, соединящий Янцзы и Хуанхэ; нечто подобное в то же время в Европе невозможно помыслить. Великий учёный Лейбниц, именем которого назван интеграл, говорил, что собирается повесить на дверь кабинета табличку "Общество изучения китайских древностей, поскольку всё, что может открыть европейский учёный, уже раньше открыли китайцы. Китайцы в 15-м веке строили самые большие парусные корабли в истории человечества - даже огромные линейные корабли 19-го века меньше этих "кораблей-сокровищниц". Марко Поло восхищался угольными шахтами и нефтяными скважинами, которые появились в Европе через несколько веков.

А есть Ближний Восток, где много тысяч лет назад зародилась современная цивилизация. А есть Индия, которая дала нам современные цифры и современную металлургию. И есть Европа, которая ещё тысячу лет назад казалась безнадёжно отсталой рядом в Арабским миром и Китаем. Так почему Европа в итоге стала повелительницей планеты?

Но с этим вопросом связан и ещё один. На протяжении тысячелетий письменной истории человечества уровень жизни практически не менялся, оставаясь крайне низким по современным меркам. Немногочисленные изобретения и научные изобретения практически не меняли качество жизни людей, в основном находя применение в жизни узкой прослойки элиты. И лишь в начале 19-го века в мире начинается уникальный процесс – Промышленная революция: впервые уровень жизни простых работников начинает уверенно расти, отодвигая большую часть населения от грани нищеты и даже голодной смерти, у которой они находились на протяжении тысячелетий. И началась эта революция в Англии, стране, которая ничем не выделялась на фоне других регионов Евразии ещё пятьсот лет назад. В чём тут секрет?

· Начать можно с версии, впервые высказанной Эриком Джонсом (E. Jones, 1981, The European Miracle) ещё более тридцати лет назад. Он считал, что Европе удалось вырваться из привычной для всех аграрных цивилизаций мальтузианской ловушки.

Дело в том, что на протяжении всей истории рода человеческого численность людей на той или иной территории определялась одним простым фактором – количеством еды, которую можно было с этой территории достать. По сути, численность людей определялась теми же законами, что и численность любых других животных (по крайней мере, крупных млекопитающих). Если людей становилось слишком много – начинались войны и эпидемии; слишком мало – человеческая популяция быстро восстанавливалась. Всё регулировалось количеством земли, на которой можно было выращивать продукты питания.

В это сложно поверить, но уровень жизни в Древней Греции, Древнем Китае, в России пятьсот лет назад или в Англии времён Шекспира был примерно одинаковым. Не то чтобы большая часть населения всегда жила на грани голодной смерти, но, в общем, почти так и было. Зарплата низкоквалифицированного рабочего в Англии в 1800 году была существенно ниже, чем в 1450, в эпоху Войны роз. В чём тут дело? А дело в Чёрной смерти, которая уполовинила население Англии в 14-м веке. Народу стало мало, а земли оставалось столько же, сколько и до чумы: пока население не вышло на свои прежние уровни, уровень жизни был очень высок по средневековым меркам. Чем больше земли приходилось на одного работника, тем больше он мог вырастить зерна, чем меньше земли – тем больше усилий он должен был прикладывать, чтобы прокормить себя и свою землю. Парадоксально, но самыми счастливыми периодами в былые времена были периоды сразу после смертоносных эпидемий и войн. Запреты на субботний труд появились не сами по себе: любое увеличение часов работы не вело к повышению уровня жизни – увеличивалась только численность населения, и очень скоро уровень жизни вновь выходил на свой прежний уровень, только теперь для его поддержания нужно было больше работать в поле.

Джонс считал, что причиной подъёма Европы стали жёсткие ограничения рождаемости. Поздний выход замуж и поздние женитьбы (обычно после 25 лет), запреты на брак для священников, низкая рождаемость и высокая смертность в семьях аристократов – всё это привело к тому, что европейцы смогли вырваться из мальтузианской ловушки. Если в других обществах увеличение производительности или рост капитала на душу сразу же съедался ростом численности населения, то Европе удалось вырваться из этого порочного круга.

Последние исследования показывают, что Джонс ошибался. В Китае и Японии уровни рождаемости были даже ниже, чем в Европе. В этих странах молодые люди женились рано, но вот рождаемость в браке, в отличие от Европы, жёстко контролировалась. Молодые мужья, прежде чем заняться процессом, ведущим к появлению детей, сразу после свадьбы уходили работать в города или в другие места вдали от деревни и возвращались лишь через несколько лет. Широко была распространена практика инфантицида, когда младенцев – особенно девочек – сразу после рождения убивали. Применялись и другие методики снижения рождаемости в браке. В результате и рождаемость, и продолжительность жизни в Европе практически не отличались от азиатских показателей; больше того, достоверные свидетельства увеличения продолжительности жизни в Англии появляются только в 1870-е гг., а снижения рождаемости – всего сто лет назад. Более общая картина – на пикче ниже.

Больше того, если Европа действительно вырвалась из мальтузианской ловушки, зарплаты рабочих должны были постоянно, пусть и медленно, расти. Как я уже сказал, этого не наблюдалось: зарплаты в 1800 году были ниже, чем в 1450. Более общую картину можно увидеть на пикче внизу.

В книге Туган-Барановского «Русская фабрика» можно найти выдержки из писем, которые отправляли в журналы помещики-консерваторы в канун отмены крепостного права. Помещики утверждали, что уровень жизни английских промышленных рабочих был ниже, чем у их крепостных. Были ли они правы? Скорее всего, да. Екатерина Великая присоединила к России гигантские территории, на которых можно было вести сельское хозяйство – Новороссиию, Кавказ, нижнее Поволжье (которое до того было русским чисто формально), при ней ускорилась колонизация Урала и Сибири. В результате земли стало больше, а вот численность населения не успела увеличиться достаточно быстро, чтобы уровень жизни опять вышел на прежние значения. Когда Пушкин писал о том, что русский крестьянин живёт богаче немецкого или французского, он, скорее всего, был прав в своей оценке (правда, сам Пушкин за границей никогда не был). А вот если бы помещики сравнили уровень жизни своих крестьян с уровнем жизни американских колонистов, у которых земли на душу было ещё больше, сравнение наверняка было бы не в пользу России.

Дискуссия о том, привела ли Промышленная революция к увеличению уровня жизни рабочих в Англии, ведётся уже больше полутора веков. Маркс утверждал, что уровень жизни снизился, а Хайек потратил много усилий, чтобы доказать обратное. Историки экономики исписали тонны страниц в этом бесконечном споре; пожалуй, самым убедительным может считаться ссылка на данные о росте рекрутов в британских армии и флоте, которые говорят об ухудшении качества питания детей в низших классах (качество питания в детстве, наряду с генетикой, определяет рост человека в зрелые годы). Как бы то ни было, достоверных свидетельств того, что уровень жизни рабочих начал существенно расти до 1860-гг. в Англии, у нас нет. То есть даже после начала Промышленной революции пришлось ждать долгие годы, чтобы она значимо повлияла на уровень жизни большинства населения.

Япония отличалась очень высокой продолжительностью жизни. Японцы создали уникальную для аграрных цивилизацию систему санитарного контроля. Если европейцы использовали в качестве пола землю, покрытую соломой, в которую мочились и харкали, японцы использовали в качестве пола деревянный настил, который регулярно подметали, опасаясь даже пыли в своих домах. В английском театре «Глобус», где ставились пьесы Шекспира, зрители испражнялись с лестницы – никаких туалетов предусмотрено не было; для японцев такое было дикостью. В Европе даже самые бедные пили пиво, поскольку обычную воду пить было смертельно опасно; японцы тщательно следили за чистотой воды и пили в основном её. Всё это, вместе с низкой рождаемостью, обеспечивало японцам очень высокую продолжительность жизни. Уж если от этого зависела Промышленная революция, она должна была начаться в Японии.

· Другую, схожую версию, предложил всё тот же Джонс (Jones, 1988, Growth Recuuring). Европа смогла стать властительницей мира, потому что в Европе дома чаще строили из камня и было меньше стихийных бедствий. Если в Китае и Японии деревянные домишки, ирригационные системы и прочее регулярно уничтожались разрушительными землетрясениями, цунами и наводнениями, а равно и войнами, то в Европе дома и прочие строения были прочнее и реже уничтожались. В результате европейцы на протяжении столетий накапливали «капитал» в широком смысле слова, а японцы и китайцы вынуждены были каждый раз начинать заново.

Всерьёз обсуждать эту версию не очень хочется. Можно только задать вопрос, почему Промышленной революции не случилось в Древнем Риме, где строить умели не менее основательно, чем в средневековой Европе.

· Ещё одна версия – классовая, следующая в русле марксистской традиции. Во Франции и в Англии ещё со Средних Веков шла классовая борьба – между лендлордами и крестьянами. Во Франции победили крестьяне: им удалось закрепить за собой наследственные права аренды земли и фиксированные платежи владельцам этой земли. В итоге французское сельское хозяйство оставалось примитивным и отсталым. В то же время в Англии лорды смогли «прижать к ногтю» своих арендаторов, получив возможность использовать на своей земле ровно столько труда, сколько им было нужно. Оставшиеся не у дел работники были вынуждены искать себе другие занятия, и так появился обширный рынок труда, из которого промышленники могли черпать себе рабочую силу.

Здесь нужно подробнее остановиться на так называемой «аграрной революции» в Англии 1600-1760 гг. Всегда считалось, что благодаря закреплению чётких прав собственности на землю в Англии начался быстрый рост производительности в сельском хозяйстве. Джентри – мелкопоместные сельские помещики – начали вкладывать средства, силы и умения в улучшение своих земель, развитие технологий, начали выращивать самые выгодные культуры и приспосабливаться к рынку. Благодаря этому больше не требовалось прежнее число рабочих рук для возделывания земли, и оставшиеся не у дел работники были вынуждены искать для себя применения в других отраслях – в первую очередь в промышленности.

Здесь есть несколько проблем. Во-первых, так называемый Норфолкский севооборот, который стал основой для так называемой революции, появляется в 13-м веке, и довольно быстро распространяется по всей Англии. Кроме того, рост производительности труда в аграрном секторе в Англии заканчивается примерно в 1760 г., когда до Промышленной революции. Куда же делись все те люди, которые оказались «не нужны» за 160 лет, и почему бурное развитие промышленности начинается только тогда, когда англичане начинают в огромных количествах импортировать продукты питания, поскольку их собственное сельское хозяйство уже не может прокормить растущее население? Ну и наконец, как было сказано выше, права на землю были хорошо закреплены, свободно обращались на рынке и создавали стимулы для улучшений в сельском хозяйстве с 13 в. Если уж победа лендлордов и состоялась, то актом о капитуляции была Магна карта, появившаяся за шестьсот лет до Промышленной революции.

Но главное даже не в этом. В Китае в 16-17 вв. происходит ещё более быстрое изменение технологий в сельском хозяйстве. Даже в середине 18 в. английские авторы трактатов по сельскому хозяйству писали, что если читатели будут применять у себя на земле все их рекомендации, им, возможно, удастся достичь такого же изобилия и процветания, какое можно увидеть в Китае. Китайцы начали применять сорта риса, позволявшие собирать два урожая в год, экспериментировали с севеооборотом и даже начали частичную механизацию своего аграрного сектора (сеялка появилась в Китае за много веков до Англии). В результате в 16-18 вв. население Китая выросло примерно втрое. И где же промышленная революция?

· Следующий претендент на истину – политическая раздробленность.

Многие немецкие князья пытались запретить печатный станок, но это приводило лишь к тому, что у их соседей-конкурентов оказывалось больше налоговых платежей; остановить распространение книгопечатания в Европе было невозможно. В Османской империи подобных проблем не было: видя, к каким проблемам для официальной церкви приводит книгопечатание, султаны, бывшие заодно и халифами, то есть религиозными лидерами всех мусульман, запретили печатный станок. В начале 19-го века в Стамбуле жило примерно 50 тысяч переписчиков.

Многие знают историю Колумба, который обращался со своим проектом плавания в Индию ко всем королям Западной Европы, но поддержку нашёл лишь в Кастилии. Если бы король был всего один, то и путешествия, возможно, не было бы. Но мало кто знает историю китайского адмирала Чжан Хэ, на своих гигантских кораблях – флагман Чжан Хэ имел в длину 135 метров, примерно вшестеро длиннее каравеллы Колумба, и водоизмещение примерно в сто раз больше – плавал в Африку и даже, возможно, открыл Америку. Вот что пишет о нём Мак-Нил:

Конкуренция влияла и на политические институты. Италия не смогла построить централизованное государство, так и оставшись союзом городов-государств, и была поглощена Испанией. Речь Посполитая не смогла избавиться от Либерум Вето, парализовавшего работу Сейма, и оказалась разорвана австрийским, прусским и русским орлами.

Вот такая вот конкуренция политических образований и обеспечила прогресс Европы. Пока в Китае сменялись императорские династии, пока на Ближнем Востоке Арабский халифат в муках уступал место Османской империи, Европа, наполненная конкурирующими государствами, постоянно вынуждена была развиваться.

Всё, но не всё. Во-первых, мы знаем цивилизацию, тоже никогда не знавшую единой центральной власти и при этом не демонстрирующую никаких признаков прогресса. Это Индия. Даже делийский султанат и Империя Великих Моголов никогда не играли сколько-нибудь существенной роли в южной части Индийского субконтинента. Постоянная борьба между различными государствами не приводила ни к какому развитию.

Во-вторых, откуда вообще взялась европейская децентрализация? Многие (включая Джареда Даймонда, автора знаменитой книги «Ружья, микробы и сталь») считают, что причиной послужила география. Европа, разделённая на части горными массивами, проливами и лесными чащами, действительно не слишком подходит для объединения в одно целое. Именно поэтому германские императоры в Средние Века не смогли поставить под свой контроль всю Европу, ограничившись её центром (хотя французские короли, кстати говоря, не раз присягали императорам).

Но если это так, то по мере развития технологий централизация Европы должна была усиливаться. Действительно, мы видим, что в Европе появление пороха привело к созданию централизованных «пороховых империй», в которых центральные власти достигали невиданной раньше власти – империя Цинь, Османская империя, Империя Великих моголов. В Европе же появление пороха в итоге привело к установлению Вестфальской системы, когда из системы отношений исчез вообще какой-бы то ни было центр - все оказались равны в своих правах. Даже если борьба между государствами в Европе и играла роль, она появилась не сама по себе.

· Со времён Вебера одним из главных подозреваемых в европейском взлёте считается протестантизм. Протестантская этика говорит о том, что человек должен жить скромно, но при этом много и качественно работать, чтобы доказать своё право на спасение души. В современном мире нет бедных протестантских стран, но не было их и сто лет назад. Первой страной с «современным» обществом называют протестантские Нидерланды, а Промышленная революция началась в протестантской Британии. Британия же построила великую империю, впоследствии передав лидерство в мире протестантским Соединённым Штатам.

Во-первых, все институты капитализма были созданы не в какой-либо протестантской стране, а в итальянских городах-государствах ещё задолго до того, как Мартин Лютер прибил свои Тезисы к дверям церкви. Правда, сторонники значимости протестантизма говорят, что итальянский торговый капитализм не привёл к промышленному взлёту и переходу Италии к современному экономическому росту, и даже в итоге закончился упадком этих городов в Новое время. Но ведь и протестантские Нидерланды, также построив своё богатство и могущество на базе торгового капитализма и добившись максимального могущества в 1688 году, когда штатгальтер Нидерландов стал английским королём, в 18-м веке испытали кризис, падение торговли, застой в промышленности и сельском хозяйстве и в итоге были оккупированы сначала Пруссией, а потом революционной Францией.

Во-вторых, если всё дело в протестантизме, то непонятно, почему второй страной, где началась Промышленная революция, вслед за Англией стала католическая Бельгия. Непонятно, почему протестантская Норвегия была беднее католической Франции до 1970-х гг.

В-третьих, Европа начала покорять планету задолго до того, как протестантизм мог бы изменить культуру и экономику обществ, где он становился господствующей религией, и первопроходцами были католические Португалия и Испания.

В четвёртых, тщательные исследования показывают, что католические города в Германии в 16-17 вв. росли не медленнее и быстрее, чем города протестантские – даже если учесть все потенциальные факторы, которые могли «сместить» выборку, дав католическим или протестантским городам какие-то бонусы для роста, не зависящие от их выбора веры.

Наконец, английский протестантизм был слегка «понарошку». Англиканская церковь была прямой наследницей церкви католической – куском Римской церкви, искусственно отделённым Генрихом VIII. До сих пор у англикан нет своей официальной доктрины – в этом Англиканская церковь занимает уникальное положение среди всех халкидонских церквей. Если уж всё дело в протестантизме, то Промышленная революция должна была начаться в странах, где протестанты были по-настоящему фанатичны – например, в Швеции или тех же Нидерландах.

· Свою версию предлагает Кларк в своей книжке «Прощай, нищета». Он считает – и его аргументы весьма интересны – что экономисты, не слишком хорошо знающие историю, часто оказываются слишком поспешны в своих суждениях. Большинство идей, предлагаемых современными специалистами в экономикс, слишком пренебрежительны по отношению к древним обществам, недооценивают их потенциал и уровень развития. Кларк даже считает, что если бы в современных рейтингах экономической свободы оказалась бы Англия 15-го века, она вошла бы в самый топ списка (это спорно, но аргументы Кларка весьма интересны).

Кларк считает, что Промышленная революция была обусловлена не какой-то случайностью, а веками развития, которые неизбежно должны были привести к переходу на новый уровень. Англия оставалась крайне стабильной страной в плане институтов со времён подписания Иоанном Безземельным Магна Карта – Великой Хартии вольностей. В этих стабильных условиях происходил генетический и культурный отбор. Богатые – те, кто лучше был приспособлен к условиям рыночной экономики – оставляли больше выживших детей, чем бедные, и генетические линии бедняков постоянно прерывались. Среди детей богатых тоже шёл естественный отбор – одни из них становились богатыми, другие бедными, линии наследования бедных прерывались и так далее. Одновременно шёл отбор и социальный: на всех уровнях общества распространялись культурные нормы, характерные для богатых и приспособленных к рынку. Почему того же не происходило в других обществах? Так уж вышло, что Англия оказалась уникальным обществом, в котором насилие не играло ключевой роли в жизненном успехе. В английском обществе даже аристократия была по большей части не военной, а деловой и буржуазной.

Кларк считает, что снижение ставки процента на безрисковые активы (например, землю, рента с которой практически не менялась на протяжении очень длительных периодов) с 10-12 % в Средние Века до 5 % в 17 в. невозможно объяснить никакими изменениями в институтах. В Средние Века ставка процента практически не менялась в спокойные времена по сравнению с временами гражданских войн. Кларк считает, что единственным объяснением может служить изменение культуры и даже генетики английского общества: люди стали более рациональны. Маленькие дети в среднем не готовы отказаться от двух конфеток сегодня, если им пообещать меньше пяти таких же конфеток через месяц – такие результаты дают исследования; но чем старше и умнее становится человек, тем более охотно он готов отказываться от дохода сегодня ради большего дохода в будущем. Английское общество повзрослело быстрее других, и именно поэтому в нём начались процессы, привёдшие к Промышленной революции.

Но в том-то и дело, что впервые ставка процента опускается до 5 % не в Англии, а за век до этого во Фландрии. Кажется, что именно фландрское общество «повзрослело» раньше всех. Почему же там не случился промышленный подъём? Кларк списывает всё на изнурительную войну с Испанией, но ведь наивысшего расцвета Республика Соединённых провинций (в которую частично вошла Фландрия) добилась уже после окончательного обретения независимости и завершения бесконечных войн с Испанией, Францией и Англией.

Кроме того, мы знаем ещё одно общество, отличавшееся невероятной институциональной устойчивостью – японское. В отличие от Англии, на протяжении всей письменной истории в Японию вообще никто не вторгался вплоть до появления в 1945 году светловолосых заокеанских варваров. Кларк считает, что Япония тоже в конечном итоге была обречена на промышленный переворот – в частности, в 17-19 вв. число школ грамотности в Японии удваивалось каждые полвека; появление канонерки командора Пери лишь ускорило процесс. Как бы то ни было, идеи Кларка выглядят слишком сомнительно.

· Интересную версию предлагает Померанц в своей книге «Great Divergence». Померанц, будучи приверженцем школы мир-системного анализа, близкого к франкфуртской школе марксизма, создаёт ещё одну модель, в которой богатство и могущество Европы основано на ограблении остального мира. Стоит остановиться на этой модели подробнее.

Померанц показывает, что если сравнивать Англию не с Китаем или Индией вообще, а с их самыми развитыми регионами – дельтой реки Янцзы, где расположились Шанхай и древняя столица Нанкин, и индийским Гуджаратом – мы увидим, что вплоть до конца 18-го века Англия не была лидером почти ни в чём. Действительно, даже в 1750 году в долине Янцзы производилось больше ткани на душу населения, чем в Англии в 1800 году, после внедрения прялки Дженни и других изобретений. Индийское железо даже в начале 19-го века было качественнее английского, оставаясь при этом вдвое дешевле в номинальных ценах. Что же тогда стало причиной подъёма Англии?

Померанц считает, что причиной стало уникальное сочетание трёх факторов: обширных завоеваний в Новом Свете, покорения Индии и наличия в Англии обширных залежей угля. Сахарные плантации Нового Света, обрабатываемые рабами, которых использовали на износ, стали источником дешёвых калорий для жителей Англии в виде сахара и позволили стране вырваться из мальтузианской ловушки. В Индии колонизаторы смогли искусственно навязать свои ткани на местном рынке, превратив гигантский индийский рынок в игрушку в своих руках. Наконец, уголь позволил англичанам уйти от традиционной органической экономики, основанной на мускульной силе, к экономике неорганической, где полезные ископаемые стали основным источником энергии.

Аргументация Померанца сложна и запутанна. Довольно сложно поверить, что именно сахарные калории, составлявшие 3 % в общем объёме калорий, потребляемых средним британцев в начале 19-го века, стали причиной Промышленной революции. Но вместо того, чтобы разбираться в этих сложных аргументах, поговорим вот о чём.

Упоминавшийся выше Кларк рассматривает индийскую прядильную промышленность во второй половине 19 – начале 20 вв. Удивительно, но в отрасли, не требовавшей никаких особых навыков, промышленникам не удавалось достичь производительности труда, равной хотя бы четверти от английского уровня. Дальше цитаты.

«Темпы работы индийских съемщиков оставались чрезвычайно низкими с 1907 до 1978 год, лишь ненамного повысившись к 1996 году. В 1940-е годы темп работы индийских съемщиков составлял лишь 16 % от темпа работы съемщиков в США. Исходя из оценки времени, используемого для выполнения операций, и передвижений рабочих, обслуживающих прядильные станки, мы получим, что при уровне укомплектованности персоналом, характерном для Индии в 1920-е годы, рабочие трудились лишь в течение 18–23 % рабочего времени…

Мадрасские фабрики Buckingham and Carnatic mills - одно из крупнейших и наиболее прибыльных предприятий в Индии - в 1920-е годы установили у себя автоматические ткацкие станки. На обычных ткацких станках в Индии в то время по-прежнему обычно работало по одному человеку по сравнению с одним рабочим на восемь станков в США. Что касается автоматических станков, то в США приходилось по 20–30 таких станков на одного рабочего, однако на фабриках Buckingham and Carnatic millsкаждый ткач работал лишь на трех автоматических станках».

Действительно, в конце 19-го века уголь был доступен во всех частях мира практически по одинаковой цене. Равно как и сахар, и любые другие продукты питания. Британская империя обеспечивала равный доступ к почти всему своему внутреннему рынку (за исключением Канады с её высокими пошлинами), в том числе и к рынку Индии. Почему же в этих условиях экономики почти всех стран мира, за исключением Европы (да и то не всей) не продемонстрировали тех экономических чудес, какие от них следовало бы ждать, если бы Померанц был прав? Почему индийские ткачи работали в разы хуже своих британских собратьев – они так сильно переживали по поводу того, что их страну в 18-м веке колонизировали британцы?

· Сразу после выхода стала широко известна книжка двух выдающихся экономистов Асемоглу и Робинсона «Why Nations Fail». Оба автора не были первопроходцами – они лишь красиво описали идеи, впервые высказанные (в не столь явной форме) Дугласом Нортом в своей классической книжке 1973 года «The Rise of the Western World».

Причиной возвышения Европы и конкретно Англии стала цепочка случайностей. Первой случайностью стала Чёрная смерть. Страшная чума, пришедшая в Европу из Крыма и охватившая, благодаря монгольскому влиянию, всю Евразию, привела к тому, что население стран Западной Европы уменьшилось примерно вдвое. Работников стало мало, и они были не готовы работать за зарплаты, установившиеся в прежние времена при крепостном праве. В западной и восточной частях Европы аристократия отреагировала по-разному. Восточнее Эльбы Чёрная смерть привела лишь к усилению крепостничества, которое в итоге вылилось в то, что называется «вторым закрепощением». Крепостное право усилилось, превратив крестьян в «быдло». Западнее Эльбы аристократия оказалась изначально несколько слабее, и поддерживать крепостничество ей не удалось. В итоге аристократия ограничилась закреплёнными за ними правами собственности, а крепостное право исчезло. Появился свободный рынок труда, появились отделённые от крепостного труда права на землю, крестьяне получили некоторые права и свободы.

Второй случайностью стала трансатлантическая торговля. Испания и Англия были практически одинаковы в начале 16-го века. В обеих странах между собой сражались за власть монархи и законодательные избираемые органы (Парламент в Англии и Кортесы в Испании). Обе страны находились на примерно одинаковом уровне развития. Но в Испании монархи получали большую часть налоговых платежей из-за границы – из Латинской Америки, колонизированной благодаря Колумбу, и из Нижних Земель, бывших самым развитым регионом тогдашней Европы.

В Испании главным налогом была Места – налог на овчаров. Гигантские овечьи отары каждый год дважды перегонялись через всю Испанию – с севера на юг и с юга на север. Корона запрещала владельцам земли даже ограждать свою землю, чтобы мешать овцам двигаться и поедать всё на своём пути. Права на землю были плохо защищены, стимулов вкладываться в сельское хозяйство не было. Испанские короли, получая гигантские ресурсы из-за рубежа, установили самый жёсткий в Западной Европе абсолютизм. Отменять Месту и закреплять права собственности на землю они не хотели, боясь, что такое закрепление прав позволит появиться мощным группировкам внутри страны, способным сопротивляться диктату королевской власти.

Совсем другой расклад был в Англии. Не имея доступа к таким налоговым источникам, какой был у королей Испании или даже Франции, английский король Генрих VIII обратился к церковным землям, полностью их конфисковав – заодно с имуществом монастырей. Само собой, это настроили против него элиту – верхушку клира и аристократию, против которой он тоже боролся, стремясь успокоить баронскую вольницу после Войны роз. Генрих вынужден был опираться на Палату общин, где преобладали богатые горожане и мелкие дворяне - джентри. Усилившаяся палата общин уже при наследниках Генриха смогла поставить под свой контроль над трансатлантическую торговлю (да и с Азией тоже), в то время как в Испании вся внешняя торговля монополизировалась государством. Права собственности на землю были строго закреплены, создавая стимулы к повышению эффективности в сельском хозяйстве.

Всё это привело к третьей случайности – Славной революции 1688 года. Небольшая группа элит, завидовавшая могуществу и богатству крохотных Нидерландов, привела к власти нидерландского штатгальтера Вильгельма III Оранского. Понимая, что власть их и их короля непрочна, они вынуждены были согласить на fair play, предложив всем недовольным честные выборы в Парламент и закон, защищающий права не только находящихся у власти элит, но всех и каждого. Появившиеся благодаря Славной Революции институты стали базой для Промышленной революции.

Но здесь возникают вопросы. Чёрная смерть, усилив переговорные позиции работников, привела к смерти классического феодализма и крепостного права в Западной Европе. Например, страшные эпидемии приходили в разные цивилизации на протяжении тысячелетий. Страшная Юстинианова чума, видимо, стала истинным могильщиком Римской империи в 6 в. (а не варварские вторжения), уничтожив половину населения Восточной Римской империи. Но она не привела к тотальной перестройке византийского общество. То же самое можно сказать и о Китае, и о других обществах. Что же такого уникального было в Западной Европе? Или это ещё одна чистая случайность?

Можно согласиться, что усиление британского парламента было чистой случайностью. Но откуда он вообще взялся? Практически нет примеров азиатских обществ, управляемых коллективными органами – повсюду высится фигура единоличного правителя, султана, халифа, императора и так далее. В Европе же парламенты в начале 16 в. существуют повсеместно: собственно Парламент в Англии, Генеральные Штаты во Франции и Нидерландах, кортесы в Испании, Рейхстаг в Священной Римской империи, Сейм в Речи Посполитой, Земский Собор в России, Риксдаг в Швеции и так далее. Можно ли найти аналоги в Китае, Индии, на Ближнем Востоке?

Положим, Славная революция действительно заставила группы интересов установить равенство перед законом в Англии и перейти к демократии налогоплательщиков. Это что, было единственное завоевание в истории? Почему именно в Англии в 1688 проявились такие удивительные результаты иноземного вторжения?

В конце концов, аргументы Асемоглу и Робинсона можно довести до абсурда. Если всё дело было в череде случайных событий, Промышленная революция вполне могла начаться в Древнем Шумере. А почему нет? Достаточно лишь трёх – четырёх случайностей на протяжении трёх веков – и вот уже появляется общество, в котором созданы все условия для промышленного подъёма. Почему не случилось этих случайностей в одном из десятков шумерских городов на протяжении тысячелетия их истории?

Легендарный историк Марк Блок считал, что главной причиной подъёма Европы стала удалённость от основного массива Евразийских степей, относительная изолированность от центра крупных степных завоеваний. Такая изолированность позволила европейским институтам развиваться спокойно и поступательно, создав условия для появления капитализма и современного общества (M. Bloch, 1961). Пока Китай оказывался под властью то одних, то других кочевников (киданей, монголов, маньчжуров), пока то же самое происходило на Ближнем Востоке (сначала арабы, потом, с 12 в. – турки-сельджуки), Европа со времён Великого переселения народов ни с чем подобным не сталкивалась.

Но, во-первых, Европа не была такой уж тихой заводью. Арабы были остановлены лишь при Пуатье в 8 в., у перевала, отделяющего Северную Францию от Южной. Викинги не просто терроризировали прибрежные деревушки – в конце концов, в 1066 г. при Стамфорд-Бридже и Гастингсе решался вопрос о том, кто завоюет Англию – викинги из Дании или викинги из Нормандии. Венгры в 10 в. доходили до Аугсбурга. Один из монгольских туменов в 13-м веке прошёл в нескольких милях от Вены. Турки на протяжении двух веков держали всю Европу в страхе завоевания.

В то же время Япония не подвергалась вторжению завоевателей никогда, по крайней мере, если брать письменную историю страны. Не вторгались иностранные завоеватели и в Южную Индию: ни Делийскому султанату, ни Империи Великих Моголов не удавалось установить контроль в этих землях. Странно, что Промышленная революция не началась здесь.

Великий историк Мак-Нил предложил оригинальную версию развития, в которой определяющим фактором становятся изобретения в военной сфере. По порядку.

К падению феодализма в Европе привели английский длинный лук, пришедший из Китая в Италию арбалет и пороховая аркебуза. С этим, конечно, сложно поспорить.

В 16-17 вв. появление пороха позволило древним аграрным цивилизациям окончательно победить степняков, создав «пороховые империи». Действительно, с 17 века ничего не слышно о великих набегах степняков, от которых аграрные цивилизации страдали со времён Саргона Великого и ассирийцев.

Тот же самый порох позволил в Европе появиться национальным государствам. Но тут сразу же возникает вопрос: если на остальной территории Евразии появление порохового оружия позволило создать гигантские «пороховые империи», объединяющие целые цивилизации, то почему в Европе появилась Вестфальская система, закрепившая систему соперничающих государств? Почему Европа не была объединена под единой властью?

И к тому же – почему европейцам удалось покорить Азию? Ведь их порох ничем не отличался от китайского или турецкого. Мак-Нил акцентирует внимание на двух вещах: большие корабли с пушками и муштровка. Действительно, когда португальцы под началом Васко да Гамы прибыли в Индию, им было почти нечего предложить индусам для торговли, кроме залпов своих пушек.

То же самое касается муштровки. Впервые её начала применять в своей армии Вильгельм Оранский, которому нужно было найти средство противостоять великолепной испанской пехоте; сам Оранский, как известно, был великолепно образован и брал многие принципы командования из древнеримских трактатов. Позднее принципы Оранского были переняты шведами при Густаве-Адольфе, а после Тридцатилетней Войны быстро распространились на всю Европу. Вымуштрованный солдат превращался в винтик идеального механизма, противостоять которому на поле боя мог только другой подобный механизм; не даром Фридрих Великий говорил, что солдат должен больше бояться палки капрала, чем пули врага. В битве при Плесси в Бенгалии в 1757 году три тысячи солдат Ост-Индийской кампании (из которых европейцами была только тысяча) противостояли пятьдесят тысяч индусов. Дисциплина и порядок у британцев позволила им обратить в бегство не знавшую европейских тактических принципов индийскую армию в бегство.

Но, как уже было сказано, порох впервые появился у китайцев, а их корабли были намного больше португальских каравелл. Почему же они не поставили первыми пушки на свои гигантские джонки? Покорение мира европейцы началось задолго до того, как муштровка стала общепринятым принципом. К тому же задолго до появления вымуштрованных европейских армий появились армии, набиравшиеся даже не из рекрутов, а из рабов, и основанные на таких же принципах железной дисциплины и регулярной боевой подготовки – мамлюки, оказавшиеся единственной силой, способной противостоять монголам, и янычары. Почему же воины-мусульмане не смогли покорить мир?

Аргумент с низким уровнем рождаемости не работает, который позволил вырваться из мальтузианской ловушки, не работает: рождаемость в Китае и Японии была не выше, чем в Британии.

Аргумент с более высокой устойчивостью капитала не работает: если бы всё дело было в нём, промышленная революция случилась бы в Риме.

Аргумент с победой лендлордов, которая позволила сделать сельское хозяйство более эффективным и освободить лишние руки, тоже не работает: система прав на землю не менялась с XIII в., да и сама Промышленная революция началась тогда, когда о революции в сельском хозяйстве все уже позабыли. К тому же в Китае производительность труда в сельском хозяйстве была даже выше.

Аргумент с генетикой и культурой, благодаря которым в английском обществе, сохранявшем высокую устойчивость и стабильность с XIII века, появились условия для создания современного общества, не работает: неясно, почему Япония, ещё дольше сохранявшая институциональную устойчивость, поддерживающая свободный рынок и имевшая доступ к источнику самых развитых технологий – Китаю – оставалась средневековой вплоть до второй половины XIX века.

Аргумент с политической раздробленность не работает: хотя сама по себе она, видимо, сыграла положительную роль, у нас пока нет надёжного объяснения, откуда она сама взялась. Если всё дело в географии или случайности, непонятно, почему с распространением порохового оружия Европа не объединилась под единой властью (например, Габсбургов), почему в ней не появилась «пороховая империя», как во всей остальной Евразии, а наоборот – появилась Вестфальская децентрализованная система.

Аргумент с протестантизмом не работает: во-первых, Европа начала покорять мир ещё до начала протестантской революции; во-вторых, исследования показывают, что католические города в Германии в XVI-XVII вв. росли и богатели не медленнее, чем протестантские, даже с учётом всевозможных факторов; в-третьих, непонятно, почему протестантская Норвегия оставалась беднее католической Франции до 1970-х гг.; в-четвёртых, институты капитализма были созданы в католической Италии ещё в Средние Века и позднее лишь заимствованы протестантскими Нидерландами и оттуда – англичанами.

Аргумент с удачным сочетанием факторов, сложившихся в Британии к концу 18-го века – обширные территории в Новом Свете, залежи угля и индийский рынок для экспорта – тоже не слишком работает: во-первых, сложно поверить, что сахарные калории, составлявшие 3-4 % в общем объёме потреблявшихся британцами калорий, стали причиной Промышленной революции, изменившей мир; во-вторых, само по себе это удачное сочетание факторов не объясняет, почему в конце 19-го века британцы работали на работе, не требовавшей каких-либо особых навыков, вшестеро лучше, чем индусы.

Аргумент с чередой случайностей, приведших к изменению политических институтов в Англии и сделавших возможной Индустриальную революцию, тоже выглядит сомнительно: если довести этот аргумент до абсурда, подобная цепочка случайностей могла иметь место в любом обществе на протяжении всей истории цивилизации, и то, что повезло именно Англии, выглядит странно.

Аргумент с изолированностью Европы от Великой Евразийской степи не работает. Во-первых, Европа не была такой уж изолированной. Во-вторых, в других частях Евразии также были изолированные от Великой Степи территории, но ничего подобного европейскому подъёму там не случилось.

Аргумент со случайными техническими изобретениями не работает. Сложно спорить с тем, что длинный лук, арбалет и аркебуза подорвали базу феодализма, равно как и с тем, что порох позволил навсегда избавить аграрные цивилизации от набегов кочевников и построить «пороховые империи». Но почему, если в других империях порох принёс с собой невиданную раньше централизацию, в Европе пороховая империя обернулась децентрализацией? Почему Европа смогла покорить всю Евразию – ведь её порох ничем не отличался от китайского, индийского или турецкого? Можно согласиться, что масштабные государственные заказы на сталь привели к подъёму британской металлургии; но почему это случилось именно в Британии?

Сложно спорить, что научная революция стала одной из причин взлёта Европы и в первую очередь Великобритании, став базой для другой революции - Промышленной. Но это всего лишь переформулировка вопроса: почему именно Европа, почему именно Британия?

Современное христианство и западная культура были в огромной степени созданы Святым Августином. Ключевым элементом Града Божьего был акцент на концепции первородного греха. Сам по себе первородный грех есть и в иудаизме, и в исламе, и в раннем христианстве (и его сохранившихся версиях, типа эфиопской церкви); но во всех этих религиях изначальный грех не играет значимой роли. В христианстве же он стал основополагающим элементом всей религии. Град Божий выстраивает схему: Эдемский сад - первородный грех - грехопадение и тяготы, связанные с ним - необходимость постоянно искупать грех - Судный день и следующий за ним тысячелетний рай. Не то чтобы Августин придумал всё это сам, но из Священного писания он вытащил именно это, а не что-то другое.

Концепция Града Божьего Св. Августина оказалась необычайно устойчивой. Свой Град Божий создают философы Просвещения: Эдемский сад заменяется античными Грецией и Римом, первородный грех - обращением к ретроградному христианству, повлёкшим Тёмные века, Священное Писание заменяется Книгой природы, надежда на бессмертие - жизнью в памяти будущих поколений и так далее.

В марксизме тоже есть Эдемский сад - время до того, как отношения "собственности" испортили человека. Затем грехопадение, то есть триумф товарности, приводит к созданию классового общества и бесконечному противостоянию материальных сил, а этот конфликт ведёт к Судному дню революции и тысячелетнему раю коммунизма.

Фрейдизм, будучи не наукой, а вероучением, тоже выстроил свой Град Божий. Первородным грехом становится бессознательное, психоаналитики становятся духовенством и так далее.

То же самое можно сказать про экологизм - тут и так понятно, что выполняет функции Эдемского сада и первородного греха. В конечном счёте, с этой точки зрения главный христианский паблик контакта - это Check your privelege.

Концепция Августина оказалась очень удобна для Римской католической церкви, которой двигал главный стимул - жадность.

Когда человечество перешло от естественных охоты и собирательства к сельскому хозяйству и создало сложные, большие общества вместо привычных небольших племён, появилась необходимость придумать что-то, что могло бы ограничить естественные человеческие инстинкты, в первую очередь – сексуальные. Для этого была создана расширенная семья, когда несколько десятков родственников живут под одной крышей, нередко заключают близкородственные браки, имеют общую собственность и вместе работают. В рамках этой же семьи происходила социализация, то есть воспитание и обучение детей. Эта семья позволила достичь стабильности в аграрном обществе, но она же сдерживала изменения и инновации, лишая общества возможности развиваться.

Раньше считалось, что переход от расширенной семьи, когда под одной крышей живут и одно хозяйство ведут десятки родственников, к семье нуклеарной - мама, папа и дети – произошёл лишь после Промышленной Революции. Последние исследования показывают, что такая семья преобладала, к примеру, в Англии как минимум с 13 в.

Дальше, я процитирую из Лала. "Августин, первый епископ Кентерберийский, прибыл 597 году в Англию, и посылает гонцов к папе Григорию I в Рим, ища совета по определённым текущим проблемам... Четыре из девяти вопросов, по которым Августин просит совета, касаются пола и брака. Ответы папы Григория перевернули традиционные средиземноморские и ближневосточные нормы в отношениях внутри дома. Традиционная система дозволяла, более того - поощряла практику, во-первых, браков с близкими кровными родственниками, во-вторых, браков с близкими свойственниками или вдовами близких кровных родственников; в-третьих, передачи детей путём усыновления; и, наконец, сожительства. В ответе папы все четыре практики были запрещены. Папский ответ мало чем обязан Священному Писанию, римскому праву или существующим обычаям в старых или новых областях, колонизированных христианской церковью. Ввсе они затрагивали "стратегии наследования": наследование семейной собственности, обеспечение наследником и защиту статуса в развитом стратифированном аграрном обществе.

Любая "прямая" система наследования (та, в которой дети являются первичными бенефициарами состояния и статуса родителей) должна считаться с тем фактом, что примерно у 20 % пар рождаются только девочки, а ещё у 20 % вообще нет детей; эти цифры будут выше, если имеется высокий процент бесплодия, гомосексуализма или предохранения от зачатия. Различные формы близкородственных браков должны уберечь от отсутствия сыновей; другие стратегии - усыновление, полигиния, развод и повторный брак - могут применяться для обепечения выхода из ситуации при бездетности. Но запретите близкородственный брак, воспрепятствуйте усыновлению, осудите многожёнство, внебрачное сожительство, развод и повторный брак - и 40 % семей останутся без прямого наследника мужского пола". Папский запрет VI века мешал семье сохранять её собственность и способствовал отчуждению последней. Но именно к этому церковь и стремилась, потому что изначально она выросла и стала богатым землевладельцем через завещания, дары и пожертвования".

Но разрушая традиционную расширенную семью, церкви нужно было создать альтернативу для культуры стыда, которая в рамках такой семьи прививалась. И выход был найден: культура стыда сменилась культурой вины, основанной на концепции Града Божьего Св. Августина. Я не буду сейчас описывать подробно, как именно августинов первородный грех и культура вины смогли вытеснить на Западе культуру стыда; на это нет времени, просто поверьте, что так и было. Но это же означало принципиально новую ситуацию: общинность сменилась индивидуализмом - расширенная семья была больше не нужна, люди оказались сами по себе.

Церковь стала быстро богатеть - за VIII и IX века её земельные владения во Франции, Италии и Германии увеличиваются многократно. Это нравится далеко не всем. В X в начинаются набеги на церковные земли, особенно монастырские, "отчасти со стороны государства, отчасти со стороны норманов, а отчасти со стороны развращённых клириков". Ответом стала папская революция. Она была направлена на восстановление разграбленной церковной собственности. Создавалась церковь-государство и связанная с ней административно-правовая система, для защиты материальных корыстных интересов.

Это была первая новая западная система управления и права. Появились профессиональное судейское сословие, казначейство, канцелрия. Со временем система была заимствована светскими политическими образованиями. Это был великий водораздел, после которого разошлись пути индуизма и христианства - двух схожих в иных отношениях религий, расположенный в сходных политических и экологических окружениях.

Короче говоря, причиной взлёта Европы стали две папские революции: революция индивидуализма Григория I, создавшая индивидуализм и нуклеарная семью; и революция Григория III, создавшего систему европейского права и формальных институтов.

Действительно, эта концепция объясняет почти всё. К примеру, почему в Европе сохранялась политическая раздробленность в Средние Века? Потому, что в других цивилизациях централизация в рамках единой империи была нужна для установления закона и порядка. Но в Средневековой Европе законом и порядком занялась церковь, причём в своих шкурных интересах. Почему в Европе оказался возможен быстрый институциональный прогресс? Ровно потому же: всеохватное каноническое право, обеспечиваемое независимой и могущественной церковью. Почему английские рабочие выполняли рутинные операции вшестеро эффективнее, чем индийские? Индусы привыкли трудиться в рамках расширенной семьи, где стимулом для работы было чувство стыда и всё определялось традициями. У них не было никаких личных связей с владельцем фабрики, и заставить их работать много и упорно было невозможно ни кнутом, ни пряником - стопором служила культура. Впрочем, вполне возможно, что прав был и Кларк, и значимую роль сыграл дрейф генов, который был возможен в обществе с нуклеарной семьёй и невозможен в обществе с семьёй расширенной из-за множества ограничений на свободный выбор себе пары. Почему случилась протестантская революция, создавшая трудовую этику, столь благоприятную для капитализма? Это было всего лишь продолжением революции Григория I и Св. Августина, заменивших чувство стыда на чувство вины и создавшей индивидуализм; протестантизм лишь довёл эту революцию до конца, заменив коллективное спасение души, изначально несущей в себе первородный грех, спасением личным.

Двадцать с лишним лет назад великий экономист Анвер Грейф опубликовал великолепную и великую работу "Культурные убеждения и организация общества". В ней он описал, в том числе в виде простой теоретико-игровой модели, отношения двух сообществ, занимавшихся в Средние Века торговлей в Средиземноморье: генуэзцев и магрибцев. У магрибцев отношения были основаны на родственных связях - корпорация магрибских купцов, занимавшихся морской торговлей, состояла почти исключительно из евреев, попавших под сильное влияние ислама (и его концепции уммы) и историей общей эмиграции из Ирака. Обе общины должны были решать проблему принципал-агент: как мог богатый купец быть уверен, что его агент, отправляющийся в плавание, его не обманет? Магрибцы склонялись к коллективизму: "все сыны Израиля ответственны друг за друга". Если один из приказчиков нарушал договор, ни один купец больше никогда его не нанимал. В итоге магрибская община была чётко ограничена: у магрибцев в среднем 70 % купцов выступали и как купцы, и как приказчики - просто нанять приказчика за пределами узкой общины было невозможно. В результате мошенничество было очень редким, но это ограничивало приток в ряды торговцев инноваторов и просто талантов. Генуэзцы основывались на христианской доктрине индивидуальной ответственности. Зарплаты приказчиков были выше, обмануть купца было не столь опасно - и обманывали часто, но зато в корпорацию постоянно приходили новые таланты. Генуэзцы спокойно торговали за пределами общины, магрибцам это было очень сложно (чтобы объяснить почему, нужно описать модель из теории игр, а это невозможно сделать на слух). Магрибцы не создавали никаких формальных институтов, генуэзцы создали эффективную систему судов, быстрее всех внедряли авизо и путевые накладные, создали фирму и прообраз фондового рынка. В Генуе доступ в торговлю был открыт, и потому богатство от торговли более равномерно распределялось в обществе, обеспечивая купцам поддержку среди ширнармасс. В результате генуэзцы вытеснили былых лидеров - магрибцев - в сферу прибрежной торговле; Генуя создала настоящую империю, следы которой можно увидеть в Крыму, в Марокко, в Анатолии, в Ливане, и даже в бельгийском Брюгге.

Грейф показал, как в отношения генуэзцев и морисков в Средиземном море в Средние Века произошло то же, что в Новое время произошло во всём мире: индивидуализм, капитализм, формальные институты и культура вины победили традиционное общество, основанное на родственных связях и культуре стыда.

Но почему именно Англия? Видимо, чистая случайность. Удивительная стабильность английских институтов со времён Иоанна Безземельного позволила быстрее, чем где бы то ни было, перейти к демократии налогоплательщиков с очень высоким, почти современным, уровнем защиты прав собственности. Другие страны Западной Европы двигались в том же направлении. Дополнительным стимулом, видимо, действительно послужило открытие Америки, наличие в Англии большого количества угля и покорение Индии - гигантского рынка для текстильной промышленности.

Если бы не Англия, источником Промышленной революции могла стать другая страна. Швеция, например. Часто говорят, что старейшим центральным банком в мире был Банк Англии; в реальности Шведский банк появился на несколько лет раньше. В Швеции были устойчивые институты, представительный парламент, протестантизм, нуклеарная семья, много угля, железной руды и дерева. Отличий было две: во-первых, Швеция не отличалась столь же длительной стабильностью, что и Англия - сама страна вообще появилась только в начале 16-го века; во-вторых, из-за помощи со стороны Англии Россия смогла победить Швецию в Северной Войне. Если бы не эта помощь, Россия могла бы, как и ожидали многие в Европе, стать колонией Швеции, как Индия стала колонией Британии, превратившись и в источник хлеба, позволяющего вырваться из мальтузианской ловушки ограниченности населения, и обширным рынком для шведской промышленности. Всем, кому интересно, как именно могла Англия помогать России в период её превращения в империю, я советую почитать замечательное эссе, написанное полтора столетия назад - называется "Тайная дипломатия". Только учитывайте, что автором эссе был ярый русофоб; многие слушатели даже знают его - это Карл Маркс. Не сумев поглотить Россию, Швеция оказалась отброшена на периферию Европы, где сегодня и доживает последние деньки перед превращением в протекторат Великого Сомали.

Резюмирую. Причиной возвышения Европы стали две папские революции - революция индивидуализма, заменившего чувство стыда чувством вины и расширенную семью нуклеарной, и революция права, создавшая в Европу единую независимую правовую систему и ставшую основой для появления капитализма, правового равенства и представительной демократии налогоплательщиков. Не хочу навязывать эту точку зрения - у этой концепции есть свои недостатки, и каждый может выбрать из того обилия теорий, которые я описал раньше.

Надеюсь, теперь уже все понимают, что вся моя речь была рекламой для отличного сериала Молодой Папа с Джудом Лоу. Мне за это заплатили, а триста рублей на дороге не валяются.

И осмотрительность, мужество, справедливость и воздержанность. Важную роль в развитии педагогической мысли раннего средневековья сыграла схоластика (от латинского scola - школа). Будучи универсальной философией и теологией, она господствовала в общественной мысли Западной Европы в течение XI - начала XVI в. Как философия она разрабатывала алгоритмы дедуктивных рассуждений и силлогизмов, как...

Зарубежьем были использованы работы Тиммерманна Х., Герори П., Ситоряна С., Позднякова Э., Косолопава Н. и др.Г Л А В А 1 ГЕОПОЛИТИЧЕСАЯ СТРАТЕГИЯ РОССИИ В ОТНОШЕНИИ СТРАН ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЫ Параграф 1. Геополитические последствия развала СССР. После 1991 года во внешнеполитическом ведомстве и окружении президента России возобладали лица, считавшие западное направление российской...

Антикварный шкаф шинуазри.

В конце XVII века Европу охватило увлечение далеким загадочным Китаем. Именно тогда зародился и достиг высшей точки своего расцвета стиль, который мы сегодня знаем как шинуазри. Впрочем, этот термин появился лишь в эпоху Бальзака и звучал несколько осуждающе, подразумевая дешевое влечение к экзотизму в буржуазной среде. Во время своего расцвета этот стиль назывался des Indes, то есть «из Индий» - так называли в Европе сразу несколько расположенных на востоке стран.

Стиль шинуазри никогда не означал буквального следования образцам китайского декоративно-прикладного искусства и был скорее фантазией европейских художников об экзотических странах. Когда Людовик XV подарил китайскому императору шпалеры в стиле шинуазри, тот не увидел в них ничего китайского и счел образцами европейского искусства.

Открытие Китая

Все началось гораздо раньше. Впервые о «Катае», стране неслыханных богатств и правителей-мудрецов, написал Марко Поло. С середины XIV в. Итальянские ткачи начали использовать мотивы импортных китайских тканей в весьма вольной трактовке. Множились сказочные истории о тех далеких краях, и в 1655 году голландец Ян Нейхов посетил дворец китайского императора. Более сотни эстампов, иллюстрировавших его отчет, стали источником мотивов стиля шинуазри.

Этот таинственный Китай.

Затем последовали работы гравера Атанасиуса Киршера, изображавшего китайских правителей в неслыханно роскошных интерьерах. Людовик XIV, ознакомившись с работами Киршнера, безумно увлекся Китаем, приказал отделать стены апартаментов в Версальском дворце привозными китайскими тканями и на маскарадах появлялся в эксцентричных образах, вдохновленных китайским костюмом. В 1700 году король праздновал новый год по китайскому календарю.

Китай шагает по Европе

Для своей фаворитки мадам Монтеспан и собственного уединения Людовик выстроил «фарфоровый дворец» в Трианоне, облицованный керамическими плитками. Менее чем через два десятка лет дворец был снесен – королю наскучила фаворитка, а керамическая облицовка стен покрылась трещинами. Но мода на «китайские» постройки сохранилась.

Фарфоровый Трианон.

Удивительно, но крупнейшая и одна из самых ранних построек в стиле шинуазри находится не во Франции, где стиль был наиболее популярен в кругах знати, а в Дрездене – это дворец Пильниц.

Дворец Пильниц в Дрездене.

И даже в начале XVIII века шинуазри не сдавал позиций – в Баварии был построен «восточный» павильон во дворце Нимфенбург. В интерьерах появились китайские решетки и ширмы – привозные и европейского производства, текстиль и обои с «китайскими» орнаментами. Европейская знать с удовольствием устраивала во дворцах китайские кабинеты и китайские гостиные.

Шинуазри коснулся и России – в Екатерининском дворце есть китайская голубая гостиная, созданная Василием Нееловым и Чарльзом Камероном. Она совмещает как мотивы китайского декоративно-прикладного искусства, так и классические интерьерные элементы. По проекту Антонио Ринальди был построен Китайский дворец в Ораниенбауме.

Интерьеры Китайского дворца в Ораниенбауме.

Изображаемые на тканях, обоях и посуде фантастические китайские сады так и остались прекрасным сном, но во многом шинуазри проявил себя и в садово-парковом искусстве – в европейских романтических садах распространялся мотив пагоды (которая обычно представляла собой просто-напросто беседку). Чамое известное сооружение Европы, выполненное в стиле шинуазри, – пагода королевского ботанического сада Кью в Лондоне. Она построена по а по образцу фарфоровой пагоды XV в. в Нанкине.

Пагода королевского ботанического сада Кью в Лондоне.

Мотив пагоды проник и в костюм – так назывались многоярусные рукава женского платья, которые мы можем увидеть в работах художников рококо. В вышивках на платьях и жилетах появляются китайские зонтики (впрочем, зонтики появляются и в реальности в руках богатых дам), птицы, беседки, лодки, цветочные гирлянды и мосты. Женщины и мужчины – мода того времени не требовала брутальной мужественности – увлекаются раскладными веерами с китайскими росписями и носят узкие вышитые туфли со специфически скроенными носами.

Мода стиля шинуазри.

Рождение европейского фарфора

Но средоточием стиля шинуазри стал фарфор. За вторую половину XVII века купцы Ост-Индской компании привезли в Европу примерно три миллиона предметов китайского фарфора разного качества, представители знати устраивали во дворцах «фарфоровые кабинеты», где выставляли свои коллекции, чтобы похвастаться перед гостями. Первым коллекционером китайского фарфора был саксонский курфюрст Фридрих Август I, ставший затем польским королём Августом II. Он был столь горячо увлечен фарфором, что обменял полк из шестисот драгун на полторы сотни китайских ваз из коллекции прусского короля Фридриха I.

Фарфор династии Минь.

Китай держал в строжайшей тайне технологию производства фарфора, и многие годы европейцы бились над этой загадкой. Созданием собственного фарфора и глазури Европа обязана союзу науки и алхимии.

Член французской Академии наук Эренфрид Вальтер фон Чирнхауз, который занимался плавкой металлов и поисками секрета состава китайской фарфоровой массы, объединил усилия с экспериментатором, аптекарем и алхимиком Иоганном Фридрихом Бёттгером. Последнего от опалы спас король Август, увлеченный алхимией. Создатели называли фарфор «белым золотом». Так в Дрездене, а затем в Берлине и Аугсбурге, появились фарфоровые мануфактуры. Живописы-надомники, обслуживающие все эти мануфактуры, расписывали изделия золотом, серебром и цветными лаками, копируя работы китайских мастеров. Их творчество получило название «золотые китайцы».

Мейсенский фарфор.

Популярность фарфора росла, производство расширялось, и потребовалась разработка новых образов и сюжетов. Росписи становились все более условными и фантастическими. Иоганн Хёрольдт, руководивший живописной мастерской знаменитой мейсенской мануфактуры, создал каталог росписей в «китайском» стиле, который распространялся среди рисовальщиков для повторения на изделиях. Всевозможные изображения китайцев, бытовые сценки, рыбная ловля и праздники, сказочные птицы, обрамленные рокайльными орнаментами, фантастическими цветами - все это соответствовало представлениям европейцев о далекой волшебной стране.

Делфтский фарфор.

Делфтский фарфор с росписями в стиле шинуазри был, как и в Китае в эпоху династии Минь, бело-синим. В XIX веке влияние делфтского фарфора испытала Россия – некогда цветная гжельская роспись оказалась очень органичной в кобальтовых оттенках.

Французская революция покончила с созданиям изящных интерьеров, но вдохновленная Китаем фарфоровая промышленность продолжала развиваться, обслуживая интересы правящей верхушки и буржуазии, а интерес европейских художников к культуре далеких стран уже ничто не могло погасить.

MENSBY

4.7

Во времена великих держав и империй только в одном регионе мира был отмечен огромный экономический рост. Успехи Европы не были результатом какого-то изначального превосходства культуры. Почему Европа стала такой богатой?

Как и почему возник современный мир и его беспрецедентное процветание? Историки, экономисты, политологи и специалисты из других областей заполняют полки многочисленных библиотек своими томами, в которых объясняют, каким образом и почему в Западной Европе в XVIII веке начался процесс современного экономического роста, или как его еще называют, «Великое обогащение». Одно из наиболее старых и широко распространенных объяснений заключается в многовековой политической раздробленности Европы. На протяжении столетий ни один правитель не мог объединить Европу так, как Китай объединили монголы и династия Мин.

Следует подчеркнуть, что успехи Европы не были результатом какого-то изначального превосходства европейской (и тем более христианской) культуры. Скорее, это было некое классическое эмерджентное свойство, сложный и непреднамеренный результат каких-то более простых связей и взаимодействий. Современное экономическое чудо Европы стало результатом неких непредвиденных и обусловленных обстоятельствами институциональных изменений. Никто ничего не планировал и не изобретал. Но это случилось, и когда данный процесс начался, он создал самоускоряющуюся динамику экономического прогресса, благодаря которой рост на основе знаний стал возможен и жизнеспособен.

Как так получилось? Если говорить об этом вкратце, то политическая раздробленность Европы подхлестнула производственную конкуренцию. Это означало, что европейским правителям пришлось соперничать в борьбе за получение самых производительных интеллектуалов и ремесленников. Специалист по истории экономики Эрик Джонс (Eric L Jones) называл это «системой государств». Последствия политического разделения Европы на множество соперничающих государств были значительны, включая в себя нескончаемые войны, протекционизм и прочие изъяны взаимодействия. Однако многие ученые полагают, что в конечном итоге преимущества такой системы смогли перевесить ее недостатки. В частности, существование многочисленных конкурирующих государств способствовало возникновению научных и технических новшеств.

Идея о том, что европейская политическая раздробленность, несмотря на очевидные издержки, принесла огромные преимущества, давно уже возникала у выдающихся ученых. В заключительной главе «Истории упадка и крушения Римской империи» (1789 год) Эдвард Гиббон (Edward Gibbon) писал: «В настоящее время Европа разделена на 12 могущественных, хотя и неравных королевств». Три из них он называл «почтенными содружествами», а остальные - «множеством мелких, хотя и независимых государств». «Злоупотребления тирании, - писал Гиббон, - сдерживаются взаимным влиянием страха и стыда. Республики обрели порядок и стабильность, монархии впитали принципы свободы, или по крайней мере, умеренности и сдержанности. А нравы нашего времени внесли некоторые чувства чести и справедливости в самые испорченные учреждения».

Иными словами, соперничество между государствами и тот пример, который они показывали друг другу, помогли Европе избежать многих проявлений политического авторитаризма. Гиббон отмечал, что «в мирное время успехи знаний и промышленности ускоряются за счет соревнования стольких деятельных соперников». С ним соглашались и другие писатели эпохи Просвещения, например, Дэвид Юм и Иммануил Кант. Конкуренция между государствами лежала в основе многих важнейших экономических процессов, от реформ Петра I до панической, но тем не менее логичной мобилизации США в ответ на запуск советского спутника в 1957 году.

Таким образом, межгосударственная конкуренция стала мощной движущей силой в экономике. А самое важное, система государств ограничивала контроль политических и религиозных властей над интеллектуальными новшествами. Если бы консервативный правитель решил полностью заглушить еретические и подрывные (то есть, оригинальные и прогрессивные) мысли, лучшие из его подданных просто ушли бы куда-нибудь еще (и подобное случалось неоднократно).

Против этой теории можно выдвинуть возражение, заключающееся в том, что одной только политической раздробленности недостаточно для прогресса. Индийский субконтинент и Ближний Восток, не говоря уже об Африке, были раздроблены на протяжении большей части своей истории, но никакого «Великого обогащения» там не произошло. Совершенно очевидно, что должны быть и другие факторы. Одним из них мог быть размер рынка новых идей и технических новшеств. В 1769 году Мэтью Болтон (Matthew Boulton) писал своему партнеру Джеймсу Уатту (James Watt): «Для меня было бы неоправданным производство Вашего двигателя всего для трех округов. Я считаю, он стоит того, чтобы производить его для всего мира».

Этот принцип оказался верен не только для паровых двигателей, но и для книг и статей по астрономии, медицине и математике. Написание таких книг связано с фиксированными затратами, и поэтому размер рынка имеет большое значение. Если бы раздробленность ограничивала аудиторию каждого новатора и изобретателя, то их идеям при отсутствии должных стимулов было бы сложнее распространяться.

Но в ранней современной Европе политическая и религиозная раздробленность не ограничивала аудиторию идей и инноваций. Политическая раздробленность сосуществовала с весьма удивительным интеллектуальным и культурным единством. Европа представляла собой довольно взаимосвязанный рынок идей, где образованные люди свободно обменивались ими и новыми знаниями. Такое культурное единство Европы уходит корнями в ее классическое наследие и тесно связано с использованием латыни как интеллектуального языка межнационального общения. Значительную роль сыграла и средневековая христианская церковь. Еще задолго до того, как термин «Европа» получил широкое распространение, ее жители считали себя единым христианским миром.

Конечно, на протяжении большей части средневековья интеллектуальная активность Европы (как по количеству участников, так и по интенсивности шедших там дебатов) была ничтожна по сравнению с нашим временем. Так или иначе, после 1500 года она стала транснациональной. Для малочисленного, но активного и мобильного сообщества интеллектуалов национальные границы ранней современной Европы мало что значили. Несмотря на длительность и неудобства путешествий, многие ведущие интеллектуалы европейского континента регулярно перемещались из одного государства в другое. Наглядный пример такой подвижности - биографии двух выдающихся представителей европейского гуманизма XVI века. Хуан Луис Вивес родился в Валенсии, учился в Париже, а большую часть своей жизни прожил во Фландрии. Но при этом он был членом колледжа Корпус-Кристи в Оксфорде и какое-то время являлся наставником дочери Генриха VIII Мэри. Эразм Роттердамский перемещался между Левеном, Англией и Базелем, а какое-то время провел в Турине и Венеции. Такая мобильность интеллектуалов стала еще более наглядной в XVII веке.

Хотя интеллектуалы перемещались по Европе легко и быстро, их идеи распространялись по континенту еще стремительнее, особенно после появления печатного станка и надежной почтовый системы. В относительно плюралистической среде ранней современной Европы, особенно в сопоставлении с Восточной Азией, консервативные попытки подавить новые идеи неизменно терпели крах. Ведущие мыслители, такие как Галилей и Спиноза, пользовались широкой известностью и имели такую репутацию, что если местная цензура пыталась запретить публикацию их произведений, они легко могли найти издателей за рубежом.

«Запрещенные» книги Галилея были быстро вывезены из Италии и опубликованы в протестантских городах. Его трактат «Беседы и математические доказательства» был опубликован в Лейдене в 1638 году, а «Диалог о двух главнейших системах мир» был переиздан в Страсбурге в 1635-м. Издатель Спинозы Ян Риверц (Jan Riewertz) написал «Гамбург» на титульной странице его «Богословского политического трактата», чтобы ввести в заблуждение цензуру, хотя на самом деле книга была опубликована в Амстердаме. Политическая раздробленность и отсутствие координации в государственном устройстве Европы обеспечили интеллектуалом свободу идей, которая была бы просто невозможна в Китае или в Османской империи.

После 1500 года уникальное сочетание в виде политической раздробленности Европы и единения ее научных сил вызвало драматические изменения в распространении новых идей. Книги, написанные в одной части Европы, появлялись и в других ее частях. Уже очень скоро их читали, цитировали, копировали (не чураясь плагиата), обсуждали и комментировали повсюду. Когда в какой-то стране Европы совершалось новое открытие, его уже очень скоро начинали обсуждать и применять во всех ее регионах. В 1628 году во Франкфурте был опубликован труд Гарвея «Анатомическое исследование о движении сердца и крови у животных». 50 лет спустя английский врач и интеллектуал Томас Браун (Thomas Browne) написал, что «сперва все европейские школы зароптали… и единогласно осудили этот трактат… но вскоре она (новая модель кровообращения) была признана и подтверждена выдающимися врачами».

Известные мыслители того времени служили всей Европе, а не местной аудитории, и их авторитет носил общеевропейский характер. Они считали себя гражданами «Республики ученых», которую, по словам французского мыслителя Пьера Бейля (он был одной из ее центральных фигур), они рассматривали как свободное содружество и империю истины. Конечно, в политическом смысле они выдавали желаемое за действительное, и это в значительной степени было желание польстить самим себе. Однако такая характеристика отражает черты сообщества, которое формировало кодекс поведения на рынке идей. Это был рынок, на котором существовала серьезная конкуренция.

Прежде всего, европейские интеллектуалы с готовностью оспаривали почти все, неизменно демонстрируя свою готовность вести на убой священных коров. Они совместно и свободно присягнули на верность идеалам открытой науки. Гиббон отмечал, что философу, в отличие от патриота, позволительно рассматривать Европу как единую «великую республику», баланс сил в которой мог постоянно меняться, а ее народы могли поочередно усиливаться или приходить в упадок. Однако представление о «великой республике» гарантировало «всеобщее счастье, систему искусств, законов и нравов». Это выгодно выделяло Европу на фоне других цивилизаций, писал Гиббон.

Следовательно, в этом отношении европейские интеллектуалы пользовались двойными преимуществами: это преимущества интегрированного транснационального академического сообщества и преимущества системы конкурирующих между собой государств. Результатом стали многочисленные культурные факторы, которые и привели к «Великому обогащению»: вера в социальный и экономический прогресс, растущее признание научных и интеллектуальных новшеств и приверженность беконовскому (то есть, основанному на методах и эмпирических выводах) познанию, находящемуся на службе у экономического развития. Философы и математики Республики ученых XVII века приняли идею экспериментальной науки как основного средства и обратились к математике как к главному методу понимания и описания природы.

Представление о том, что движущей силой промышленной революции стала идея экономического прогресса, основанного на знаниях, до сих пор вызывает споры, причем далеко не без оснований. Примеров чисто научного подхода к изобретениям в XVIII веке не так уж и много, хотя после 1815 года их число быстро увеличилось. Однако, заявляя, что научная революция не имеет никакого отношения к современному экономическому росту, мы забываем о том, что без постоянного расширения знаний о природе все достижения и успехи ремесленников XVIII века (особенно в текстильной промышленности) были бы обречены на постепенный упадок и неудачу.

Даже те новшества, которые родились не совсем на научной основе, не могли бы существовать без определенных подсказок со стороны ученых людей. Так, морской хронометр, ставший одним из главных изобретений эпохи промышленной революции (хотя так о нем почти никогда не говорят), появился на свет лишь благодаря работе математиков и астрономов прошлого. Первым из них был голландец (точнее, фриз) из XVI века, математик и астроном Гемма Ренье (известный как Гемма Фризиус), который заявил о возможности создания того, что веком позже в 1740 году сделал Джон Харрисон (изобретатель-часовщик, решивший эту серьезную проблему).

Интересно отметить, что научные достижения был обусловлены не только появлением открытого и постоянно развивающегося наднационального рынка идей, но и созданием все более совершенных приборов и инструментов, которые способствовали проведению исследований в области естественных наук. Главными из них были микроскоп, телескоп, барометр и современный термометр. Все они были созданы в первой половине XVII века. Более точные приборы помогли таким наукам, как физика, астрономия и биология развенчать многочисленные мифы и заблуждения, унаследованные от классической древности. Новые представления о вакууме и давлении способствовали изобретению атмосферных двигателей. В свою очередь, паровой двигатель вдохновил ученых на исследования в области преобразования тепла в движение. Через 100 с лишним лет после появления первой паровой машины Ньюкомена в 1712 году (знаменитый двигатель из замка Дадли) были разработаны основы термодинамики.

В Европе в XVIII веке связь между чистой наукой и деятельностью инженеров и механиков становилось все более тесной. Дескриптивное знание (описательное) и прескриптивное знание (предписывающее) стали взаимно поддерживать и направлять друг друга. В такой системе процесс после его запуска идет самостоятельно. В этом смысле развитие на базе знаний оказалось одним из самых стойких исторических явлений, хотя условия такой стойкости были необычайно сложны, и прежде всего требовали существования конкурентного и открытого рынка идей.

Мы обязаны признать, что Великое обогащение Европы (и мира) не было неизбежным. Если бы изначальные условия сложилbсь немного иначе, или если бы случились какие-то непредвиденные обстоятельства, то промышленная революция могла бы никогда не наступить. При несколько ином развитии политических и военных событий могли победить консервативные силы, которые стали бы враждебно относиться к новому и прогрессивному представлению о мире. Триумф научного прогресса и устойчивый экономический рост были предопределены не более, чем превращение Homo Sapiens (или любого другого вида) в доминирующий вид на планете.

Работа на рынке идей после 1600 года стала основой европейского Просвещения, в котором вера в научный и интеллектуальный прогресс превратилась в амбициозную политическую программу. Эта программа, несмотря на многочисленные недостатки и изъяны, до сих пор занимает господствующее место в политике и экономике стран Европы. Хотя время от времени реакционные силы огрызаются, они не могут создать серьезную угрозу научно-техническому и технологическому прогрессу, который, придя в движение, становится непреодолимым. В конце концов, наш мир по-прежнему состоит из конкурирующих между собой субъектов и нисколько не ближе к объединению, чем Европа в 1600 году. Рынок идей сейчас активен и деятелен, как никогда прежде, а инновации происходят все быстрее и стремительнее. Мы пока еще не насладились даже самыми доступными плодами прогресса, а впереди нас ждет гораздо больше интересного.

Джоэль Мокир - профессор, преподаватель экономики и истории, работающий в Северо-Западном университете в Иллинойсе. В 2006 году он получил премию Heineken по истории от Королевской академии наук Голландии. Его последняя книга, вышедшая в 2016 году, называется A Culture of Growth: Origins of the Modern Economy (Культура развития. Происхождение современной экономики).

Как заявила на этой неделе министр по делам болгарского председательства в ЕС Лилиана Павлова, главенство Софии в Союзе должно помочь созданию «объединенной и сильной Европы». В подобном ключе высказался, и бывший президент страны Росен Плевнелиев, отметивший, что ЕС не нужен раздрай. «Европе нужна безопасность, стабильность и солидарность и мы должны этому способствовать», — сказал экс-президент.

Однако, несмотря на желание представителей Болгарии как государства Восточной Европы крепить единство ЕС, эксперты отмечают, что конфликт между Восточной и Западной частями внутри Союза все больше разрастается.

Уходящий год запомнился целым рядом конфликтных ситуаций между странами этих регионов. И в каждом из них Брюссель высказывал открытое недовольство проводимой правительствами ряда стран политикой, идущей, как считают в руководстве союза, вразрез с европейскими ценностями.

Польское право

Главной головной болью для ЕС в этом году стала Польша. Самая влиятельная восточноевропейская страна и некогда «образец демократии», а также «образец для подражания», Польша вызывает все больше опасений у европейских чиновников. Главная причина — недовольство действиями правящей в стране консервативной партии «Право и справедливость».

Руководство этой партии неоднократно подвергалось критике со стороны ЕС за законы, идущими вразрез с европейскими ценностями. Переполнило чашу терпения недавнее одобрение верхней палатой польского парламента окончательной редакции закона о Верховном суде и Национальном судебном совете.

Реформа предполагает возможность внесения жалоб на решение суда любого уровня в Верховный суд. Кроме того, пенсионный возраст для судей теперь составляет 65 лет с возможностью продления срока полномочий при обращении на имя президента.

Правозащитные организации уверены — изменения ставят судебную власть под контроль исполнительной.

Формальным инициатором реформ стал президент Польши Ярослав Дуда, однако реальным возмутителем спокойствия в ЕС считают Ярослава Качиньского, главу правящей партии «Право и справедливость». «Понятно же, кто там реально всем управляет», — констатировал в разговоре с «Газетой.Ru» один из европейских чиновников.

В ответ на действия польских властей Еврокомиссия начала в отношении Польши активацию 7 статьи «Соглашения о ЕС». Самым главным последствием ее применения может стать лишение Польши права голоса в Совете Европы.

При этом строптивое польское правительство не боится угроз и даже собирается судиться с ЕС. Польский политолог Якоб Корейба считает, что для властей страны это возможность не только показать свою силу, но и унизить оппонентов внутри страны.

«Это возможность дискредитации оппозиции которая истерически бегает по иностранным столицам и просит о помощи — точно так же, как в XVIII веке польские магнаты бегали в Петербург и Берлин и просили скинуть короля», — сказал он.

Венгерская «диктатура»

Похожие проблемы ЕС испытывает и с Венгрией. Хотя ее лидера — премьера Виктора Орбана — глава Еврокомиссии Жан Клод Юнкер называет «диктатором» в шутку, венгерского политика всерьез обвиняют в наступлении на демократические принципы ЕС.

Орбан дает к этому немало поводов. В Европе венгерского лидера также неоднократно критиковали за его попытку перестроить судебную систему, которая поставила бы под вопрос независимость судов. Будапешт в конечном итоге пошел на попятный и реформу свернул, однако Брюссель продолжил критику — теперь за давление на иностранные НКО и отношение к мигрантам. Венгрия отказывается принимать их, несмотря на то, что это обязаны делать все страны-члены ЕС.

Орбан также довольно жестко выступал и в отношении Украины, которую он обвинял в притеснении венгерского меньшинства в результате принятия дискриминационного «закона о языке».

Хотя закон был направлен прежде всего против большого соседа на востоке, «под раздачу» попало и венгерское меньшинство. Киев к критике прислушался, скорректировав свои действия так, чтобы закон не затрагивал государства ЕС.

Румынские перспективы

Вслед за Венгрией и Польшей, новой мишенью для критики со стороны ЕС может стать Румыния — здесь тоже идет судебная реформа. Она, по мнению европейских чиновников, может установить политический контроль над судебной системой и лишить судей независимости. Негодование система вызывает и у оппозиции страны, которая массово выводит людей на улицы с протестами против изменений.

Выступающий против реформы президент Румынии Клаус Йоханнис констатировал, что риск того, что Румыния подвергнется такому же остракизму, как и Польша, очень велик.

«Если вы считаете, что изменения в судебном законодательстве пройдут без последствий, вы, наверное, свалились с неба», — заявил Йоханнис.

Чешский референдум

Еще одной проблемной страной в будущем году для ЕС может стать Чехия, где премьер-министром по итогам выборов стал бизнесмен-популист Андрей Бабиш. Премьер после назначения на этот пост заявил, что будет все-таки сотрудничать с ЕС, хотя довольно жестко критиковал союз во время кампании. Политик умело играл на евроскептических настроениях избирателей, ждавших от него принятия закона о референдуме о выходе из ЕС, а также экономического роста и противодействия приему беженцев. Бабиш ранее не раз высказывался негативно в отношении европейской миграционной политики.

Кроме этого на последних выборах 22 кресла (из 200) в парламенте взяла партия Партия прямой демократии Томио Окамуры (SPD), в программе которой референдуму по выходу из ЕС уделено особое внимание.

Эти идеи пользуются популярностью, отмечает главный редактор русскоязычного издания «Пражский экспресс» Ирина Шульц. «ЕС — забюрократизированная структура. ЕС — это рано или поздно евро — большинство чехов евро не хочет. Давление ЕС на Чехию в плане установления квот на прием беженцев, популярности не добавляет», — объясняет Шульц настроения граждан страны.

«Доктрина Юнкера»

Евроскептики часто сравнивают ЕС с Советским Союзом — это сравнение популярно среди сторонников партии «Право и Справедливость» в Польше. «В глазах поляков Брюссель Жана Клода Юнкера и Дональда Туска все больше похож на брежневскую Москву», — говорит польский эксперт Якоб Корейба.

Хотя подобные аналогии преувеличены, СССР в брежневские времена также имел дело отнюдь не с монолитным союзом из верных сателлитов. Каждая страна советского блока имела свою специфику и ее необходимо было учитывать.

Строптивой союзницей была Польша, руководство которой не слишком желало «играть по нотам» Москвы, Венгрия всячески защищала свой путь к полурыночному социализму, Румыния открыто заигрывала с США, а Болгария отказывалась размещать у себя военные базы СССР.

Для противодействия планам Чехословакии перейти к демократическим реформам в рамках социализма СССР использовал военную интервенцию — Москва вмешалась в дела хоть и союзного, но все же суверенного государства. На Западе в 1968 году эти действия объяснили «доктриной Брежнева», смысл которой состоял в «ограниченном суверенитете» этих государств.

Хотя подобные практики чужды европейским представлениям о демократии, излишнее давление ЕС на страны Центральной и Восточной Европы может привести к ожесточенному противодействию с их стороны.

«Не поддержим ли мы новый СССР, в котором мы снова потеряем страны, только недавно ставшие частью нас и которые хотят оставаться с нами в ЕС?», — задумался в ноябре этого года в своем блоге влиятельный европейский обозреватель Джон Данциг.

На первый взгляд эти опасения кажутся напрасными. По данным исследования Pew Research, проведенного летом этого года в 10 странах ЕС, большинство респондентов поддерживает идею Европейского союза. Оставить ЕС хотят только 18% респондентов во всех 10 странах.

Однако, повод для беспокойства все же есть. Как отмечает заведующий сектором политических проблем европейской интеграции ИМЭМО РАН Сергей Уткин, «модель, в рамках которой Центральная и Восточная Европа смотрела на Западную Европу, как на образец, себя почти исчерпала, по крайней мере, на нынешнем историческом этапе».

По мнению эксперта, и к странам Восточной Европы, и к их западным партнерам, «приходит осознание, что своеобразие Центральной и Восточной Европы в обозримом будущем останется не только в части узко понимаемой культуры, но и в политике».

Эксперт считает, что для сохранения сплоченности ЕС эту специфику надо будет принимать во внимание.

«Вряд ли можно ожидать, что возникающие по линии Центральная-Восточная и Западная Европа разногласия будут каким-то образом полностью преодолены. Скорее они останутся одной из важных черт дальнейшего развития Евросоюза, для которого внутреннее разнообразие — одновременно и проблема, и преимущество. Идет поиск нового равновесия внутри ЕС», — резюмирует эксперт.

В конце XVII века Европу охватило увлечение далеким загадочным Китаем. Именно тогда зародился и достиг высшей точки своего расцвета стиль, который мы сегодня знаем как шинуазри. Впрочем, этот термин появился лишь в эпоху Бальзака и звучал несколько осуждающе, подразумевая дешевое влечение к экзотизму в буржуазной среде. Во время своего расцвета этот стиль назывался des Indes, то есть «из Индий» - так называли в Европе сразу несколько расположенных на востоке стран.

Стиль шинуазри никогда не означал буквального следования образцам китайского декоративно-прикладного искусства и был скорее фантазией европейских художников об экзотических странах. Когда Людовик XV подарил китайскому императору шпалеры в стиле шинуазри, тот не увидел в них ничего китайского и счел образцами европейского искусства.

Открытие Китая

Все началось гораздо раньше. Впервые о «Катае», стране неслыханных богатств и правителей-мудрецов, написал Марко Поло. С середины XIV в. Итальянские ткачи начали использовать мотивы импортных китайских тканей в весьма вольной трактовке. Множились сказочные истории о тех далеких краях, и в 1655 году голландец Ян Нейхов посетил дворец китайского императора. Более сотни эстампов, иллюстрировавших его отчет, стали источником мотивов стиля шинуазри.

Затем последовали работы гравера Атанасиуса Киршера, изображавшего китайских правителей в неслыханно роскошных интерьерах. Людовик XIV, ознакомившись с работами Киршнера, безумно увлекся Китаем, приказал отделать стены апартаментов в Версальском дворце привозными китайскими тканями и на маскарадах появлялся в эксцентричных образах, вдохновленных китайским костюмом. В 1700 году король праздновал новый год по китайскому календарю.

Китай шагает по Европе

Для своей фаворитки мадам Монтеспан и собственного уединения Людовик выстроил «фарфоровый дворец» в Трианоне, облицованный керамическими плитками. Менее чем через два десятка лет дворец был снесен – королю наскучила фаворитка, а керамическая облицовка стен покрылась трещинами. Но мода на «китайские» постройки сохранилась.

Удивительно, но крупнейшая и одна из самых ранних построек в стиле шинуазри находится не во Франции, где стиль был наиболее популярен в кругах знати, а в Дрездене – это дворец Пильниц.

И даже в начале XVIII века шинуазри не сдавал позиций – в Баварии был построен «восточный» павильон во дворце Нимфенбург. В интерьерах появились китайские решетки и ширмы – привозные и европейского производства, текстиль и обои с «китайскими» орнаментами. Европейская знать с удовольствием устраивала во дворцах китайские кабинеты и китайские гостиные.

Шинуазри коснулся и России – в Екатерининском дворце есть китайская голубая гостиная, созданная Василием Нееловым и Чарльзом Камероном. Она совмещает как мотивы китайского декоративно-прикладного искусства, так и классические интерьерные элементы. По проекту Антонио Ринальди был построен Китайский дворец в Ораниенбауме.

Изображаемые на тканях, обоях и посуде фантастические китайские сады так и остались прекрасным сном, но во многом шинуазри проявил себя и в садово-парковом искусстве – в европейских романтических садах распространялся мотив пагоды (которая обычно представляла собой просто-напросто беседку). Чамое известное сооружение Европы, выполненное в стиле шинуазри, – пагода королевского ботанического сада Кью в Лондоне. Она построена по а по образцу фарфоровой пагоды XV в. в Нанкине.

Мотив пагоды проник и в костюм – так назывались многоярусные рукава женского платья, которые мы можем увидеть в работах художников рококо. В вышивках на платьях и жилетах появляются китайские зонтики (впрочем, зонтики появляются и в реальности в руках богатых дам), птицы, беседки, лодки, цветочные гирлянды и мосты. Женщины и мужчины – мода того времени не требовала брутальной мужественности – увлекаются раскладными веерами с китайскими росписями и носят узкие вышитые туфли со специфически скроенными носами.

Рождение европейского фарфора

Но средоточием стиля шинуазри стал фарфор. За вторую половину XVII века купцы Ост-Индской компании привезли в Европу примерно три миллиона предметов китайского фарфора разного качества, представители знати устраивали во дворцах «фарфоровые кабинеты», где выставляли свои коллекции, чтобы похвастаться перед гостями. Первым коллекционером китайского фарфора был саксонский курфюрст Фридрих Август I, ставший затем польским королём Августом II. Он был столь горячо увлечен фарфором, что обменял полк из шестисот драгун на полторы сотни китайских ваз из коллекции прусского короля Фридриха I.

Китай держал в строжайшей тайне технологию производства фарфора, и многие годы европейцы бились над этой загадкой. Созданием собственного фарфора и глазури Европа обязана союзу науки и алхимии.

Член французской Академии наук Эренфрид Вальтер фон Чирнхауз, который занимался плавкой металлов и поисками секрета состава китайской фарфоровой массы, объединил усилия с экспериментатором, аптекарем и алхимиком Иоганном Фридрихом Бёттгером. Последнего от опалы спас король Август, увлеченный алхимией. Создатели называли фарфор «белым золотом». Так в Дрездене, а затем в Берлине и Аугсбурге, появились фарфоровые мануфактуры. Живописы-надомники, обслуживающие все эти мануфактуры, расписывали изделия золотом, серебром и цветными лаками, копируя работы китайских мастеров. Их творчество получило название «золотые китайцы».

Популярность фарфора росла, производство расширялось, и потребовалась разработка новых образов и сюжетов. Росписи становились все более условными и фантастическими. Иоганн Хёрольдт, руководивший живописной мастерской знаменитой мейсенской мануфактуры, создал каталог росписей в «китайском» стиле, который распространялся среди рисовальщиков для повторения на изделиях. Всевозможные изображения китайцев, бытовые сценки, рыбная ловля и праздники, сказочные птицы, обрамленные рокайльными орнаментами, фантастическими цветами - все это соответствовало представлениям европейцев о далекой волшебной стране.

Делфтский фарфор с росписями в стиле шинуазри был, как и в Китае в эпоху династии Минь, бело-синим. В XIX веке влияние делфтского фарфора испытала Россия – некогда цветная гжельская роспись оказалась очень органичной в кобальтовых оттенках.

Французская революция покончила с созданиям изящных интерьеров, но вдохновленная Китаем фарфоровая промышленность продолжала развиваться, обслуживая интересы правящей верхушки и буржуазии, а интерес европейских художников к культуре далеких стран уже ничто не могло погасить.